Каждый год мы празднуем День Победы. Для нас это история, традиция. И с каждым прожитым годом мы все больше забываем о том, какой ужас прошли наши бабушки и дедушки, чтобы сейчас мы жили мирной и спокойной жизнью.

Моя бабушка, Александра Алексеевна Воробьева, родилась в 1921-м году в деревне Подсосонье Ленинградской области. Славный город Ленинград она впервые увидела в четырехлетнем возрасте. Он поразил девочку из деревни высокими домами, огромными трамваями, яркими огнями и вкусными леденцами, которые продавали на ярко освещенных улицах. 

В 1939-м году Сашенька снова приехала в Ленинград. Поступила в педагогический институт на исторический факультет. 

Тогда она познакомилась со своим будущим мужем, Павлом Воробьевым. Они гуляли по городу, много говорили, мечтали о будущем. Тогда, в юные годы, им казалось, что все обязательно сложится хорошо. Будет счастливая семейная жизнь, большой дом и много детей…

22-го июня 1941 года всем радужным мечтам пришел конец. В это время шли экзамены, которые девушка так и не успела сдать. Учеба прекратилась. Павел ушел на фронт. 

Всех студентов отправили рыть окопы под Тихвин. Руки Саши были в жутких мозолях. Она плакала, но продолжала копать. 

После окопов девушка пошла работать на оборонный завод. На фрезерном станке делала головки для зениток. Но вскоре немцы окружили город, комплектующие больше не поступали в Ленинград. Завод стал. 

Сашу вместе с остальными рабочими снова отправили рыть противотанковые окопы. Каждое утро они шли пешком через Пискаревское кладбище. Там не успевали рыть братские могилы, и горы трупов лежали под открытым небом. Сердце сжимал леденящий ужас. А впереди их ждали окопы. Мерзлая земля почти не поддавалась, хоть и рыли ломом. Устав, все садились возле костра, чтобы немного согреться. А потом снова копали. 

Поспать после тяжелого дня почти не удавалось. По ночам выла сирена, призывая всех бежать в бомбоубежище. Но вскоре и там стало небезопасно - убежища часто оказывались затопленными. Поэтому во время налетов Саша пряталась под железной лестницей разбитого дома. 

Во время блокады Саша жила у своей тети Маруси, в большой трехкомнатной квартире. У тети был четырехлетний сын Гена. Отопления в доме не было, воду приходилось брать из Невы, а в нее во время войны сливали много отходов. Из-за этого ленинградцев «косила» дизентерия. 

Но главным «врагом» был голод. Он нес с собой ужас и безумие. Люди мечтали о пайке хлеба, которую выдавали по утрам. Александре как работающей, выдавали 200 граммов, а Марусе с ребенком – по 150. Маленький мальчик плакал, жалобно смотрел на маму и просил еще хлебушка. Хлеб был невкусный, с отвратительным привкусом хвои, но и кусочек его был большим счастьем, притуплял неутолимый голод. 

Однажды девушка увидела, как по улице везли сани, накрытые брезентом. Под брезентом был хлеб. Измученные голодом люди накинулись на сани и сорвали брезент. Саша тоже подбежала к саням. Ей удалось утащить целую буханку, прежде чем милиция пресекла беспорядок. Со всех ног, прижимая хлеб к груди, бежала она домой, чтобы накормить маленького брата и умирающую тетю. Но квартира встретила ее странной тишиной. В кровати лежала бездыханная Маруся, посиневшей рукой прижимая к себе умершего малыша. 

Хлеб выпал из рук. Теперь она осталась совсем одна. 

Большая квартира пустовала недолго. К девушке почти сразу же подселили эвакуированную из пригорода женщину с тремя детьми. Звали ее тоже Шурой. Она ничего не ела, свой хлеб отдавала детям. Вскоре Шура обессилела от голода и почти не вставала. По ночам она тихо плакала в подушку и просила Бога сохранить детям жизнь, но молитвы не были услышаны. Дети умерли. 

Больше Шура не плакала. Она сидела неподвижно и смотрела в одну точку. Свой хлеб по-прежнему не ела. Через несколько дней женщина умерла. Больше к Александре никого не подселяли. 

В 1942-м году Александру эвакуировали из Петербурга. Станция Мга была занята немцами, поэтому вывозить людей пришлось через озеро Ладога. Ехали по льду на машинах, под прикрытием с воздуха самолетов. Дул жуткий пронизывающий ветер. Холод, казалось, пробирал насквозь, а проклятый голод лишал последних сил. 

Во время переправы сотни людей вместе с машинами ушли под лед. Машине, на которой перевозили Александру Алексеевну, удалось проскочить. 

Но кошмар на этом не закончился. Впереди были 12 суток в товарном вагоне. Холод не давал уснуть, ноги и руки коченели. По умершим в поисках живого тепла ползали огромные вши. Саша с ужасом вжималась в стенку холодного вагона и тихонько молилась. 

На станциях трупы выносили. А оставшиеся в живых продолжали стонать, корчиться от боли, голода и холода. 

Александра не помнит, как ее сняли с поезда на станции Вичуга, – она была без сознания.

После нескольких проведенных месяцев в больнице надо было устраиваться на работу. Так Саша стала работать в Доме малютки, где содержались эвакуированные дети из Ленинграда. 

В один прекрасный день молодой воспитательнице Александре Алексеевне вручили телеграмму. Ее разыскивал Павел! Через несколько дней он приехал к любимой и увез ее на Дальний Восток. 

Все их предвоенные мечты сбылись.

Сейчас Александре Алексеевне 90 лет. Не смотря на солидный возраст это все еще крепкая и красивая женщина, с добрым лицом и печальным взглядом. Она мать троих детей и трижды бабушка. 

Секрет их долголетия прост. у них, переживших войну и страшные испытания, свой взгляд на жизнь. В нем нет тяги к богатству, роскоши и деньгам. У них другие приоритеты: простая еда, кровать да крыша над головой. 

– Поэтому мы и живем долго, – улыбается Александра Алексеевна, – нам ведь для счастья совсем немного надо!

Я смотрю в ее мудрые глаза и понимаю, что в этих словах много правды. Я не могу не гордиться ею, сильной женщиной, вопреки всему сумевшей построить свое счастье и счастье своих детей и внуков. 

Во время блокады ей было всего двадцать. Она не любит вспоминать это страшное время. 

Сейчас Санкт-Петербург – красивая европейская столица, признанный памятник мировой архитектурой. Но для Александры Алексеевны он навсегда останется городом смерти и страха.

– Кто не был там, не поймет. Блокада мне не снится, но в Питер я больше никогда не поеду, – говорит она.