Патрисия Каас — это голос. Мощный, с хрипотцой, подобный неограненному алмазу, он способен воспламенять многотысячные залы. Мадемуазель достаточно запеть блюз, чтобы весь мир упал к ее ногам.
 
Ее часто сравнивают с Марлен Дитрих: подобно ей, Каас начала выступать еще девочкой, и ее личная жизнь тоже была отмечена бурными романами. Но прежде чем Патрисия оказалась в круге света, ей пришлось пережить немало темных дней. Об этих темных днях она — самый младший, зачатый «по ошибке» седьмой ребенок из многодетной семьи из города Форбах на северо-востоке Франции — рассказывает с потрясающей откровенностью в своей недавно изданной автобиографии.
Сейчас, почти в пятьдесят, Каас, кажется, наконец-то обрела мир в душе. Но счастлива ли она?
 - Такое чувство, что эта книга дала вам возможность начать все сначала.
 -  Скорее, осмыслить мои душевные раны — даже если они долгое время определяли мой выбор, мою манеру выражать и защищать себя — и попытаться взглянуть на вещи иначе. Конечно, нельзя полностью излечиться, просто написав книгу, но теперь я больше отдаю себе отчет в том, чего я достигла. Вообще в жизни я стараюсь видеть свет в конце туннеля. Наверное, потому, что самым большим горем для меня стала утрата моей мамы. Я все время говорила себе: «Хуже этого ничего быть не может».
- Что бы вы изменили в своей жизни, если бы имели такую возможность?
- Я была бы менее суровой, менее критичной к самой себе, недостаток уверенности в себе стал для меня главной помехой в жизни. В конце концов, я продала 16 миллионов альбомов, и мне следовало бы отвергнуть сомнения и признать свой успех!
- В 43 года вы узнали, что никогда не сможете иметь детей. Какой была ваша первая реакция?
- Поначалу я восприняла это как ужасную несправедливость, потому что я упустила время. У меня было несколько нежелательных беременностей, и каждый раз я делала аборт. Я ни о чем не сожалею — я не была готова произвести на свет ребенка, я не встретила подходящего мужчину, а идеалом матери для меня всегда была моя собственная мама, которая столько времени уделяла моим братьям, сестрам и мне самой. И вот я ждала. И в тот самый момент, когда я сказала себе: «Может быть, тебе уже пора перестать ждать», я узнаю, что мой поезд ушел. Это была серьезная пощечина!
- Вы так часто заявляете во всеуслышание, что вы — девочка из народа. Вы как будто гордитесь этим.
 - Конечно. Я воспитывалась в скромной семье, от которой никогда не отрекалась — ни своими поступками, ни в мыслях. Я появилась на свет после целой череды братьев. На самом деле, мама хотела девочку. Но родила пятерых мальчишек. А так как она очень жалела о том, что у нее нет дочки, то увеличила число детей до шести, родив Карину. Ей следовало бы на этом остановиться, но на свет неожиданно появилась я, зачатая случайно. Семеро детей, целое племя.
Я навсегда останусь девочкой из народа, хотя моя профессия и открыла мне горизонты, к которым я при других обстоятельствах, наверное, не стремилась бы. Я помню, что в моих жилах течет немецкая кровь — вместе с ней я унаследовала от моей матери трудолюбие и дисциплину.
- Ваша мать так мечтала, чтобы вы стали знаменитой. Вы счастливы, что добились такого успеха?
- За мою маму — да, ведь это она направляла и поддерживала меня, я сама совсем не стремилась к славе. Я пела в клубах и культурных центрах. Моим единственным гонораром был тогда пакетик конфет… Семья наша была большой, жили мы непросто. Подсчитывали каждый франк. Поэтому я начала зарабатывать. Особенно мне нравилось ощущать себя артисткой. Впрочем, я так никогда и не смогла в полной мере насладиться успехом, потому что моя карьера пошла в гору в тот самый момент, когда я узнала, что мама больна раком. В течение многих лет я искала утешения у публики. Кроме того, принимая во внимание мою известность, я боялась, что моя семья может подумать, будто я стала другой, отдалилась от них. Когда я приглашала их к себе домой, я думала: «Не слишком ли роскошна моя квартира? Что они подумают?». У меня часто возникало ощущение, что между нами разверзается пропасть. Я никогда не могла принять собственный успех, виной тому — моя неуверенность в себе.
 - Вы часто говорите об одиночестве. Вы считаете, что это неизбежная расплата за успех?
- Первое, что сказал мне Ален Делон при нашем знакомстве: за известность нужно платить одиночеством. Но все зависит от того, как вы распоряжаетесь этим одиночеством. У меня, например, есть склонность к самоизоляции — и друзья нередко ставят мне это в упрек. И конечно, в любви все это не так просто, потому что известность, независимость женщины пугает мужчин. Очень быстро они начинают осознавать, что место, которое им отведено в моей жизни, не велико. До сих пор я еще ни разу не уступила им этого места.
- Поэтому вы растеряли всех своих мужчин?
- Я всегда боялась большой любви, боялась того, что она может со мной сделать, боялась отдаться страсти, сжечь себя и разбить свое сердце. Понимаете, когда встречаешься с мужчиной, никогда не знаешь, чем закончится ваш роман. Мужчины меня часто обвиняли в том, что я слишком много времени уделяю своей карьере. Прямо так и спрашивали: кто твоя настоящая любовь — я или сцена?
- И вы всегда, конечно же, выбирали сцену?
Да, ведь публика меня никогда не обманывала… Хотя, возможно, я еще не встретила мужчину своей мечты. Сцене я посвятила себя, и, когда в моей жизни появляется человек, требующий, чтобы я пожертвовала всем, чего я достигла, ради него одного, я этого не приемлю. Это не значит, что я не готова идти на компромиссы, но порвать с музыкой — нет!
- А это правда, что первый альбом вам помог выпустить Жерар Депардье?
-  Да, благодаря ему я в девятнадцать лет записала свой первый сингл "Ревнивая", а затем первый альбом "Мадемуазель поет", после которого для меня открылись концертные залы многих стран мира.
- Как вы реагируете на критику? Не секрет, что во французской прессе о вас пишут не только в хвалебных тонах…
- Критика меня не задевает, а вот на ложь я реагирую очень болезненно. Так, обо мне написали, будто своим новым имиджем я обязана эстетической хирургии. Дескать, я лежала в клинике, где мне перерисовали лицо и накачали грудь. Полная чушь! Я всего-навсего изменила прическу и стала иначе одеваться. Поменяла макияж, в конце концов! Но при чем тут, скажите, косметические операции?! Хотя по большому счету я вовсе не против эстетической хирургии. Наше тело принадлежит только нам, и нам самим распоряжаться им по собственному разумению.
- Вы как-то сказали: «Тридцать лет – это катастрофа!» Вам уже пятдесят…
- Да, пришла пора зрелости. В том числе – и артистической. Я теперь не «лотарингский воробышек», а просто счастливая женщина.